Дневник, 2005 год [январь-сентябрь] - Сергей Есин

Собрались на одиннадцатом этаже роскошного дома академии. Собрали, видимо, всех аспирантов. Что они там разобрали в моей довольно негладкой речи? Понимали меня, конечно, не все и не полно, но и мне было интересно, и минимум трем присутствующим тоже. Описываю только их. Во-первых, сидящая напротив меня молодая женщина, доцент, Хоу Вэй-хун — для русских она привычно называет себя Люсей, — пишущая сейчас докторскую диссертацию на тему "Новейший русский реализм", задавала мне вопросы о реализме и модернизме. Спрашивала обстоятельно, дотошно, приводила имена и фамилии, которые я и подзабыл. Вспомнила даже статью Володи Бондаренко о новейшем реализме, где он упоминал Алексея Варламова, Олега Павлова и Юрия Козлова. Я сослался на главу в своей книге "Власть слова", выкручивался, как мог, но сложилось впечатление, что китайцы знают о российском литературном процессе, причем конкретно, со знанием текстов, лучше, чем я.

Второй человек, которого я обязательно хотел бы отметить, это очень пожилой профессор Чжан Цзе. Я уже не говорю о его почти безоговорочно полном русском языке — за столько-то лет язык можно и выучить, — но русскую литературу он, безусловно, знает и любит, а, чтобы так ее запомнить, читать нужно эмоционально. Выяснилось, что профессор помнит написанное мною значительно лучше меня: оказалось, переводили меня в Китае до перестройки больше, чем я предполагал. Вчера на ужине в Союзе писателей Саша подарил мне перевод "Стоящей в дверях". Сегодня, уже после встречи в академии, пришла ко мне в гостиницу Нина, принесла, глупышка, из "Народной литературы" чайный набор и, сообщив, что наткнулась недавно в журнале на "Производственный конфликт", удивленно спросила: "Ваша, что ли, Сергей Николаевич, повесть?"

Но вернусь в академию, здесь меня ждал еще сюрприз. Профессор Чжан Цзе знает и "Временителя", и "Соглядатая", но не читал "Казус". Здесь я, конечно, прокололся на наивной вере в то, что "Московский вестник" выходил в начале перестройки именно в том количестве экземпляров, которое было обозначено в выходных данных. Однако здесь же и сила инерции иностранцев, считающих, что только в "Новом мире" и "Знамени", как "прогрессистских" журналах, может быть напечатано самое интересное в литературе. В этом смысле, рассорившись как раз в период написания "Гувернера" и "Затмения Марса" с демократами, я крепко проиграл в общении с широким читателем. Такая нежность поднялась у меня в душе к этому старому профессору! Еще в юности взлетевший в область духа, он так до сих пор и не спустился на землю. Это тип ученого, который все читал, все знает по своей специальности — новейшей русской литературе. Что там я ему отвечал, не помню. Когда мы прощались, то обнялись, и впервые у меня мелькнула мысль, что оба мы уже в таком возрасте, что загадывать ничего нельзя.

И, наконец, заведующий кафедрой русской литературы профессор Ши Нань- чжэн. Худощавый, сдержанный, привычный для меня тип ученого-администратора. Он занимается литературой 80-х годов прошлого века, моими годами. Допрашивал меня о сорокалетних, к которым, по его мнению, я принадлежу. Я говорил о Маканине, как о лидере, о Саше Проханове.

На встрече, кажется, я был интересен, возникло несколько любопытных мыслей, буду надеяться, что кто-нибудь это записал. Со мной был Геннадий Геннадьевич, хорошо, что он был. О чем же я говорил? Да обо всем, о литературе, о Литинституте, о том, что мы плохо знаем современную китайскую литературу…

Вечером, я уже упомянул, была Нина, поговорили с ней о тайваньских студентах, которые интересуются русской литературой. С грустью простился и с нею.

И последнее: все время по телефону получаю грустные сведения. Умер писатель Аркадий Ваксберг. Помню, как в Париже он всем помогал, был доброжелателен, но, сославшись на расстройство желудка, не приехал на круглый стол "Литгазеты", в которой все же работал. Я понял, как понимал всегда, что "свои"-то ему были с другой стороны! Правда, на следующий день он уже снова светился на выставке и о чем-то, почти обнявшись, разговаривал с Сергеем Филатовым. Значит, было о чем поговорить. Я тогда еще подумал, что если он не заболел, а просто схоронился, то в этом возрасте шутить с приметами и мистическими силами нельзя. Несколькими днями раньше — писал ли я об этом? — умер внезапно Слава Дёгтев. Как хорошо я его помню, какие подавал надежды, какой замечательный был рассказчик! Наконец, как мне хотелось взять его работать в институт. Вчера по телефону Леня Колпаков сообщил, что умерла Майя Ганина. Месяц назад я договорился с Юрой Сбитневым, ее мужем, что летом к ним приеду. Еще раз подтвердилось, что ничего нельзя откладывать на завтра. Часто у меня так получается с тех пор, как не попрощался с Визбором…

27 апреля, среда. Все переживаю, что в самолете из Шанхая в Пекин забыл томик Пу Сен-линя, и сам томик библиотечный жаль, и, главное, своих в нем пометок. Проснулся немыслимо рано с ломотой в плечах. Вспомнил, как был удручен своим невероятно тяжелым чемоданом. Кстати, открыв его, уже в Москве, обнаружил, что, собственно, моих-то вещей там и нет. Книга В.В.Огиносова "Литература русского зарубежья" — полтора килограмма, три тома горьковской трилогии для нижегородского музея — полтора килограмма, горьковский однотомник — еще килограмм. Тяжеленный монумент (подарок для РАО) — три килограмма. А дальше подарочная же (в будущем) мелочевка: чай в неисчислимом количестве, галстуки, выставочные пакетики с трусиками, носовые платки и уже только потом что-то мое.

Писал ли я, что ухватил дешевый, за 70 долларов, себе костюм. Воистину, Китай меня одевает. Купил и особое приспособление для чистки овощей.

Перелет прошел хорошо. В Пекинском аэропорту все тот же аэрофлотчик с глазами разбойника, но ситуация резко изменилась: нет "челноков" с необъятными мешками, поле для взяток и махинаций сузилось. Летели вместе с нами трое красоток-полячек, с обнаженными пупками, такие они раскованные, так рисовались, уж такие западные, что даже смешно. Лететь в бизнес-классе не то что лететь в эконом-классе, и вообще, хорошо лететь днем. Всю дорогу читал "Стилиста" Марининой. Она, конечно, и задачки ставит довольно любопытные, но, самое главное, в ней есть очень ясное жизненное и социальное наполнение — точен быт, хороши подробности, и она человек с сочувствующим сердцем. Когда я говорю, что люблю Бродского, на меня нападают одни писатели, теперь, когда скажу, что люблю Маринину, будут нападать все: Боже, ректор Литературного института читает эдакое!

Из аэропорта поехал сразу в институт: во-первых, меня волновало, как там обошлись с московским слетом молодых писателей, во-вторых — в этот день должен был состояться Клуб Рыжкова. На клубе посидел с 7 до 8. Я уже стал привыкать к этим людям, а собирают здесь всегда очень знающих. Первым выступал (имя рек) Филиппович Бобков, тот самый, знаменитый генерал армии. Он очень точно говорил о значении Победы как факторе, спасшем целый ряд народов Европы, в том числе прибалтов и поляков, от полного уничтожения, а русских — от запланированного рабства.